Постмодернизм как продолжение экзистенциализма

 В первую очередь, это заметно по внешнему, стилистическому сходству: постмодернизм точно так же как эксзистенциализм не любит определенности и четкости. Нет там такого, как в марксизме, допустим, или во фрейдизме стремления сначала создать глубокую, разработанную, рациональную теорию, а потом под эту теорию подводить всё что угодно. Экзистенциализм и постмодернизм это скорее некое общее миросозерцание, выраженное в художественной форме, своего рода литературное кружение вокруг чего-то неопределенного, невыразимого. И тот, и другой не столько изучают и систематизируют, сколько создают атмосферу и настроение (интересно, а кто-нибудь исследовал взаимосвязь импрессионизма и экзистенциализма?): экзистенциализм – мрачного абсурда и всепобеждающей смерти, постмодернизм – легкой и праздничной интеллектуальной игры.

Экзистенциализм, конечно, серьезнее относится к своим основным проблемам, задаётся вопросами о смысле жизни, судьбе и свободе воли, о возможности взаимопонимания между людьми и так далее, а вот постмодернисты от этих вопросов уходят в игру с символами, цитатами, мировоззрениями. Впрочем, это опять же логично. Экзистенциалисты своей зверской мрачностью и реалистичностью достали всех, так что после чтения, допустим, Камю поневоле тянет на что-нибудь забавное, легко написанное, абстрактное, не претендующее на абсолютную истину.

Впрочем, и у «нормальных философов» (а нормальными у нас принято считать тех, кто сам не постмодернист и постмодернистов недолюбливает) тоже отнюдь не всегда можно найти ответы на «предельные» вопросы, поставленные экзистенциалистами, да и вообще, где они сейчас «нормальные философы»? Разбрелись кто в лингвистику, кто в социологию, кто в историю и так далее, так далее. Если постмодернисты на «предельные» вопросы отвечают «а вам не пофигу? всё это зависит от выбранного дискурса, от вашего мировоззрения и миропонимания», после чего уходят в интеллектуальный (а зачастую и физический) гедонизм, то «нормальные философы» убегают от «предельных» вопросов в работу, занимаются «серьезными делами», только чтобы выкинуть эти вопросы из головы.

По сути, каждое поколение мыслителей со времен Иова, если не с еще более древних, упорно долбиться головой об одни и те же вопросы (вообще, если верить экзистенциалистам, человек и на свет то рождается только для того, чтобы изводить самого себя и окружающих  «проклятыми вопросами»). И к выводам приходят примерно к одним и тем же, но только оформляют их по-разному, в зависимости от «духа времени» (некоторые особо циничные исследователи вообще утверждают, что вся западная философия есть не что иное, как развернутый спор между Платоном и Аристотелем). Что характерно, ответы на эти самые вопросы были известны еще во времена Иова, если не раньше. Да и с подтверждениями у этих вопросов тоже дела обстояли неплохо. Уж казалось бы, Сын Божий сошел с небес на землю, претерпел мучения и воскрес – что ещё нужно для доказательства любви Божьей? Доказательство универсальное, одинаково доступное и неграмотным галилейским рыбакам, и многомудрым греческим философам. Но все равно – оказалось мало. Сколько потом было суеты вокруг этого События, сколько ссор и разногласий, причем между своими, теми, кто, по крайней мере, не отрицал реальность и важность этого События. Что уж говорить о просветителях, они с легкостью выбросили все, что казалось им темным суеверием. Ну и что толку? Все равно пусть и не они, а их наследники, столкнулись со все теми же проклятыми вопросами. И кто-то ушел в мрачный пессимизм, кто-то в гедонизм, кто-то в цинизм, ну а кое-кто начал понимать, что их духовные предшественники свернули куда-то не туда. Слишком уж много было за эти века пустого мудрствования, которое есть глупость перед Богом.

Ну а с другой стороны, я не понимаю тех людей, которые считают, что раз ответы на все вопросы давно уже получены, то и нет смысла эти вопросы задавать. В конце концов, за эти века, прошедшие со времен Иова, ничего не изменилось. Все так же люди страдают и умирают, и все так же хочется понять – ради чего это происходит. Крайний, предельный вопрос, вопрос, от которого сходили с ума герои Достоевского, самый важный вопрос всех времен, вопрос, который люди будут задавать всегда. И отучить их от этого вопроса, заменить его готовыми ответами, которые люди должны заучить наизусть, пусть даже из благих побуждений, – значит, лишить их души. Собственно, в этом и состоит извечная вина любого традиционализма (не только религиозного, либералы порой бывают такими традиционалистами, что куда там мусульманам). Они хотят, чтобы люди перестали мучаться проклятыми вопросами, успокоить их и дать счастье, объяснить раз и навсегда, что такое хорошо и что такое плохо, как поступать в той или иной ситуации, как отвечать критикам, как относится к тем, кто нарушает правила. И ведь прав Великий Инквизитор Достоевского, многие, очень многие только этого и ждут от религии, идеологии, мировоззрения, поэтому традиционалисты не исчезнут никогда.

Порой мне кажется, что, размышляя об этих вопросах, мы попадаем в некую ловушку человеческого сознания, некий лабиринт расходящихся тропок, каждая из которых уводит нас прочь от Истины, давая вместо неё какие-то свои «истины» – красивые, логичные, адекватные, но неисцелимо поражённые первородным грехом отречения от Истины, как раз, что парадоксально, ради красоты, целостности и адекватности. Может, в таком случае, ради достижения Истины стоило бы отвергнуть все теории и концепции, но способен ли человек на это?  Если я мыслю, то я мыслю схемами, образами, системами, и я не могу мыслить без этого. Так что, скорее всего, идея отвержения частных «истин» ради Истины просто станет ещё одной тропинкой, уводящей в сторону. И, кстати говоря, это в чём-то относится и к постмодернизму, пытавшемуся создать некий метаязык, способный описать и включить в себя все языки всего философского наследия человечества, но вместо этого ставший лишь одним из таких языков, наравне с ними.